Неточные совпадения
Уходя
к своему полку, Тарас думал и не мог придумать, куда девался Андрий: полонили ли его вместе с другими и связали сонного? Только нет, не таков Андрий, чтобы отдался живым в плен. Между
убитыми козаками тоже не было его видно. Задумался крепко Тарас и
шел перед полком, не слыша, что его давно называл кто-то по имени.
Оба сидели рядом, грустные и
убитые, как бы после бури выброшенные на пустой берег одни. Он смотрел на Соню и чувствовал, как много на нем было ее любви, и странно, ему стало вдруг тяжело и больно, что его так любят. Да, это было странное и ужасное ощущение!
Идя к Соне, он чувствовал, что в ней вся его надежда и весь исход; он думал сложить хоть часть своих мук, и вдруг теперь, когда все сердце ее обратилось
к нему, он вдруг почувствовал и сознал, что он стал беспримерно несчастнее, чем был прежде.
— Не говори, не говори! — остановила его она. — Я опять, как на той неделе, буду целый день думать об этом и тосковать. Если в тебе погасла дружба
к нему, так из любви
к человеку ты должен нести эту заботу. Если ты устанешь, я одна
пойду и не выйду без него: он тронется моими просьбами; я чувствую, что я заплачу горько, если увижу его
убитого, мертвого! Может быть, слезы…
Она все колола его легкими сарказмами за праздно
убитые годы, изрекала суровый приговор, казнила его апатию глубже, действительнее, нежели Штольц; потом, по мере сближения с ним, от сарказмов над вялым и дряблым существованием Обломова она перешла
к деспотическому проявлению воли, отважно напомнила ему цель жизни и обязанностей и строго требовала движения, беспрестанно вызывала наружу его ум, то запутывая его в тонкий, жизненный, знакомый ей вопрос, то сама
шла к нему с вопросом о чем-нибудь неясном, не доступном ей.
Она, накинув на себя меховую кацавейку и накрыв голову косынкой, молча сделала ему знак
идти за собой и повела его в сад. Там, сидя на скамье Веры, она два часа говорила с ним и потом воротилась, глядя себе под ноги, домой, а он, не зашедши
к ней, точно
убитый, отправился
к себе, велел камердинеру уложиться,
послал за почтовыми лошадьми и уехал в свою деревню, куда несколько лет не заглядывал.
Войницын снова берет билет, снова
идет к окну, снова возвращается
к столу и снова молчит как
убитый.
В пылу перестрелки мы не обращали внимания на состояние нашего дощаника — как вдруг, от сильного движения Ермолая (он старался достать
убитую птицу и всем телом налег на край), наше ветхое судно наклонилось, зачерпнулось и торжественно
пошло ко дну,
к счастью, не на глубоком месте.
Дерсу наскоро освежевал
убитого кабана, взвалил его
к себе на плечи, и мы
пошли к дому. Через час мы были уже на биваке.
Следовательно, приучив сначала молодую собаку
к себе,
к подаванью поноски,
к твердой стойке даже над кормом, одним словом,
к совершенному послушанию и исполнению своих приказаний, отдаваемых на каком угодно языке, для чего в России прежде ломали немецкий, а теперь коверкают французский язык, — охотник может
идти с своею ученицей в поле или болото, и она, не дрессированная на парфорсе, будет находить дичь, стоять над ней, не гоняться за живою и бережно подавать
убитую или раненую; все это будет делать она сначала неловко, непроворно, неискусно, но в течение года совершенно привыкнет.
Вихров для раскапывания могилы велел позвать именно тех понятых, которые подписывались
к обыску при первом деле. Сошлось человек двенадцать разных мужиков: рыжих, белокурых, черных, худых и плотноватых, и лица у всех были невеселые и непокойные. Вихров велел им взять заступы и лопаты и
пошел с ними в село, где похоронена была
убитая. Оно отстояло от деревни всего с версту. Доктор тоже изъявил желание сходить с ними.
Сон одолевал Нестора Игнатьича. Три ночи, проведенные им в тревоге, утомили его. Долинский не
пошел в свою комнату, боясь, что Даше что-нибудь понадобится и она его не докличется. Он сел на коврик в ногах ее кровати и, прислонясь головою
к матрацу, заснул в таком положении как
убитый.
В тот век почты были очень дурны, или лучше сказать не существовали совсем; родные
посылали ходока
к детям, посвященным царской службе… но часто они не возвращались пользуясь свободой; — таким образом однажды мать сосватала невесту для сына, давно
убитого на войне.
Хотя снег, дождь и все то, чему даже имени не бывает, когда разыграется вьюга и хмара под петербургским ноябрьским небом, разом вдруг атаковали и без того
убитого несчастиями господина Голядкина, не давая ему ни малейшей пощады и отдыха, пронимая его до костей, залепляя глаза, продувая со всех сторон, сбивая с пути и с последнего толка, хоть все это разом опрокинулось на господина Голядкина, как бы нарочно сообщась и согласясь со всеми врагами его отработать ему денек, вечерок и ночку на
славу, — несмотря на все это, господин Голядкин остался почти нечувствителен
к этому последнему доказательству гонения судьбы: так сильно потрясло и поразило его все происшедшее с ним несколько минут назад у господина статского советника Берендеева!
— Про… уйди ты!.. уйди
к дьяволу! — вдруг крикнул Челкаш и сел на песке. Лицо у него было бледное, злое, глаза мутны и закрывались, точно он сильно хотел спать. — Чего тебе еще? Сделал свое дело…
иди!
Пошел! — и он хотел толкнуть
убитого горем Гаврилу ногой, но не смог и снова свалился бы, если бы Гаврила не удержал его, обняв за плечи. Лицо Челкаша было теперь в уровень с лицом Гаврилы. Оба были бледны и страшны.
Когда ж узнал, послание какое
Вождем
убитым мне поручено,
Идти к друзьям он вызвался со мною.
— Ну, пошто вы, ваши благородия, озорничаете!.. Эка сколько мужиков-то задаром пристрелили! — со спокойной укоризной обратился
к крыльцу из толпы один высокий, ражий, но значительно седоватый мужик. — Ребята! подбери наших-то! свои ведь! — указал он окружающим на
убитых. — Да бабы-то пущай бы прочь, а то зашибуть неравно… Пошли-те вы!..
И Панду
пошел с вооруженными людьми
к подземелью и взял из него все сокровища, которые атаман спрятал в нем. И они с почестью похоронили атамана и его
убитых товарищей, и Пантака над могилой, рассуждая о словах Будды, сказал следующее...
—
Идём на перевал, — сказал мне генерал и внезапно встал с камня, — надо отдавать распоряжения, а если суждено быть
убитыми, убьют и здесь и там! Там всё же ближе
к своим, хоть мёртвых, а подберут…
По дороге, идущей
к берегу, видны были следы ног, видимо, не
убитого: сапоги были подбиты большими гвоздями, поступь тяжелая, так как следы были сильно вдавлены в землю. Они
шли параллельно
к трупу и от трупа. Убийца, видимо,
шел от половинки и снова возвратился по направлению
к ней.
Бой разгорался. Падали
убитые и раненые. Лелька руководила своим взводом, назначала отвечать тому, кто, думала, лучше ответит. А украдкою все время наблюдала за Ведерниковым во вражеском взводе. Она было позвала его в свой отряд, но Ведерников холодно ответил, что
пойдет к Оське, и сейчас же от нее отвернулся. И теперь, с сосущей болью, Лелька поглядывала на его профиль с тонкими, поджатыми губами и ревниво отмечала себе, что вот с другими девчатами он шутит, пересмеивается…
— Я скажу это матери, — ответил Осип Лысенко
убитым тоном. — Теперь, когда ты все знаешь, я, конечно, могу открыто
идти к ней.
В самом деле, русские на нескольких плотах подъехали с разных сторон
к острову. Встреча была ужасная. Блеснули ружья в бойницах, и осаждавшие дорого заплатили за свою неосторожность. Сотни их пали. Плоты со множеством
убитых и раненых немедленно возвратились
к берегу. Из стана послан был офицер шведский переговорить с Вульфом, что русские не на штурм
шли, а только ошибкою, ранее назначенного часа, готовились принять в свое заведование остров.
— Наверное сказать нельзя, обокраден ли
убитый, были ли с ним деньги и вещи, это знают Бог да ты, но по одежде он должен был принадлежать
к людям состоятельным и не мог иметь в кармане только мелочь, и, наконец, приехав на охоту в тайгу из
К., должен же он иметь какие-либо деньги, чтобы хоть вернуться обратно — их мы в избе на прииске Безымянных не нашли. Ты был в этой избе… Видели, как ты крадучись
шел оттуда, и узнали тебя… — с расстановкой сказал земский заседатель.
К нему явились
убитые им княгиня и княжна Полторацкие, и первая властно приказала ему
идти к отцу Николаю в Луговое и покаяться во всем.
В Зиновьеве между тем тела
убитых княгини и Тани обмыли, одели и положили под образа — княгиню в зале, а Татьяну в девичьей.
К ночи прибыли из Тамбова гробы, за которыми
посылали нарочного. Вечером, после отъезда чиновника, отслужили первую панихиду и положили тела в гроб. Об этой панихиде не давали знать князю Луговому, и на ней не присутствовала княжна Людмила, для которой, бросив работу над приданым, спешно шили траурное платье.
Для заседателя было ясно, что покойный был убит из ружья, что убийца, шедший от поселка, поджидал свою жертву на дороге, следовательно знал, что покойный должен
идти по ней, и выстрелил, подбежав
к нему спереди, почти в упор, а затем оттащил труп от дороги
к холму. Оставалось узнать, кто был убийцей и кто
убитый.
Он решился, в отсутствие своего гонителя, на отчаянный подвиг —
идти напролом, напропалую
к Ранееву, тяжко больному, пасть ему в ноги, испросить себе, в память
убитого сына, прощение, в противном случае бросить все дела свои и ускакать в Белоруссию.
За щитами больше ничего не шевелилось, и пехотные французские солдаты с офицерами
пошли к воротам. В воротах лежало три раненых и четыре
убитых человека. Два человека в кафтанах убегали низом вдоль стен
к Знаменке.